 Житие мученика Иоанна
(Попова)
Мученик Иоанн родился 17 января
1867 года в городе Вязьме Смоленской губернии в семье священника
Воскресенской церкви города Вязьмы Василия Михайловича Попова
и его супруги Веры Ивановны. 19 января он был крещен в Спасо-Преображенской
церкви города Вязьмы своим дедом, протоиереем Михаилом Поповым.
В 1888 году Иван Васильевич окончил Смоленскую Духовную семинарию,
в 1892 – Московскую Духовную Академию и был оставлен на год для
приготовления на вакантную преподавательскую должность. В 1893
году он был назначен временно исполняющим должность доцента по
кафедре патристики. Первую пробную лекцию он прочел о Тертуллиане.
В 1897 году Иван Васильевич защитил магистерскую диссертацию «Естественный
нравственный закон (Психологические основы нравственности)», в
которой разбирались происхождение и обоснование нравственности
как с философской, так и с богословской точек зрения, и был утвержден
в должности доцента академии. В 1898 году Иван Васильевич был
назначен экстраординарным профессором по кафедре патристики. В
1899 году он опубликовал библиографические заметки на богословские
статьи, появившиеся в это время за рубежом, под названием «Библиография.
Новости иностранной литературы по патрологии», а в 1901 году в
«Богословском вестнике» поместил статью «Обзор русских журналов.
Древнецерковная жизнь и ее деятельность в текущей духовной журналистике»,
где им были проанализированы практически все вышедшие в то время
работы на эту тему.
 В
1901-1902 годах Иван Васильевич был направлен за границу для прослушивания
лекций по богословию в Берлине и Мюнхене.
Вернувшись из-за границы, Иван Васильевич
в 1903 году был назначен на должность редактора «Богословского
Вестника», и с этого времени у него образовалось много дополнительных
хлопот, связанных с публикацией различных статей и с цензурой.
Особенно стало трудно, когда в 1905 году в русском обществе, не
исключая академических кругов, разгорелись страсти, касающиеся
политических вопросов. «Богословский Вестник» был обвинен в либерализме,
и в 1906 году Иван Васильевич подал прошение о снятии с себя обязанностей
редактора.
В 1910 году в связи с введением
нового устава в Духовных Академиях он стал экстраординарным профессором
по 1-й кафедре патрологии.
В 1904 году Иван Васильевич опубликовал
работу «Религиозный идеал святого Афанасия Александрийского»,
в 1908 – «Святой Иоанн Златоуст и его враги». В 1911-1912 годах
была издана его книга «Конспект лекций по патрологии», в основу
которой были положены записи студентами его лекций.
С 1894 по 1916 год Иван Васильевич
«неоднократно участвовал в магистерских и докторских диспутах
и давал отзывы на магистерские и докторские сочинения, а также
рекомендации для присуждения премий за различные богословские
и исторические труды». С 1907 года Иван Васильевич состоял приват-доцентом
историко-филологического факультета Московского университета по
кафедре истории Церкви. В 1917 году он защитил докторскую диссертацию
«Личность и учение блаженного Августина», которая явилась фундаментальным
трудом на эту тему.
Один из исследователей историко-богословского
наследия Ивана Васильевича Попова, характеризуя его как человека,
отличавшегося «кристальной честностью и высокой религиозно-нравственной
настроенностью», пишет о нем: он «был человеком больших дарований
и исключительного трудолюбия. В своих патрологических трудах он
умело сочетал богословский и философский анализы с исторической
демонстрацией. Истина свято-отеческой веры им воспринимается и
показуется как истина разума или как разум истины. Творения святых
отцов для него были всегда живым выражением внутренней жизни Церкви,
свидетельством ее неоскудевающей духовности в различных условиях
исторического бытия и развития. Он намеревался представить историю
Церкви в «лицах» святых отцов – в плане единого Предания Церкви,
положить основы к построению своего рода исторического богословия»
[1].
Один из студентов, слушавших лекции
Ивана Васильевича в академии, писал о нем в своих воспоминаниях:
«Пожилой мужчина с аскетически строгим, худым, окаймленным небольшой
бородой лицом на первый взгляд не привлекал внимания, и только
приглядевшись, можно было увидеть в его глазах глубокую сосредоточенность
и внутреннюю силу. Последнюю он смог вполне проявить позднее,
во время своих неоднократных ссылок и в изгнаниях, когда в крайне
трудных условиях жизни не терял стойкости и бодрости духа, перенося
лишения с мужеством мученика древних времен, как мне рассказывали
об этом живые свидетели его подвигов.
Член Всероссийского Церковного Собора,
доктор богословия, погруженный в древность... он активно откликался
на все современное, причем не только по вопросам церковной жизни.
В нем не было повального осуждения того нового, что шумело и кипело
вокруг. Напротив, он старался понять смысл совершавшихся перемен,
понять причины, породившие их именно в данной форме, пытался предсказать
то, что последует в дальнейшем...
В обстановке тяжелых и мучительных
1919-1920 годов он пытался провидеть более светлое и отрадное
будущее, веря в душевную доброту и неискоренимую ясность мудрости
народной, в которой разуверились многие из тогдашних писателей
и мыслителей. История и философия, особенно философия блаженного
Августина, свидетеля древнего катаклизма, над которой Попов работал
долго и прилежно, заставляли его и мыслить соответственно, не
иронизируя над многими тяжелыми нелепостями переживаемой поры,
а стараясь осмыслить общий ход истории и наметить хотя бы малый,
но светлый прогноз, который ободрил бы человека и дал бы ему силы
для жизни и действия. И, в целом, его прогноз был положительным,
хотя уже тогда он предвидел много мрачного и тяжелого в судьбах
Русской Церкви на последующие годы» [2].
В 1917 году Иван Васильевич был
избран членом Поместного Собора от Московской Духовной Академии
и заместителем председателя по отделу Духовной Академии. На соборе
он принимал активное участие в обсуждениях, касающихся высшего
духовного образования.
После окончания деятельности Поместного
Собора Иван Васильевич преподавал в Московской Духовной Академии
до ее закрытия в 1920 году, после чего до 1923 года он преподавал
в Московском университете на кафедре философии средних веков,
которая была преобразована в Философский исследовательский институт.
В связи с обновленческим расколом,
с тем, что часть архиереев вернулась в православие, а часть осталась
в обновленчестве, некоторыми церковными людьми стали составляться
списки архиереев – православных и находящихся в обновленческом
расколе. Иван Васильевич попросил достать ему такой список своего
ближайшего ученика, занимавшегося под его руководством церковной
историей и патрологией, Антония Тьевара. Список этот оказался
далеко не полон, и Иван Васильевич, как человек, хорошо знавший
церковную жизнь, стал его дополнять. Весьма важным для такого
списка было и настоящее положение епископата, то есть находятся
ли архиереи на кафедре или они отправлены в тюрьмы и ссылки. С
этой целью Иван Васильевич добавил к нему отдельную графу. Составление
такого списка было тем более важно, что по сведениям, дошедшим
до Патриарха Тихона, на 1925 год намечалось созвать Собор всех
Православных Восточных Церквей. Иван Васильевич познакомил с этим
списком Патриарха Тихона и спросил его, возможно ли уточнение
фамилий архиереев, на что Патриарх ответил, что на память их не
знает, и благословил Ивана Васильевича работать над полным списком
канонических архиереев Русской Православной Церкви. Предполагалось,
что если Собор состоится и на него будут приглашены представители
Русской Церкви, то Иван Васильевич будет отправлен туда делегатом.
При составлении списка канонических архиереев Ивану Васильевичу
приходилось постоянно консультироваться с митрополитом Петром
(Полянским).
В 1923 году Иван Васильевич стал
хлопотать о получении визы, чтобы выехать для лечения в Чехословакию,
но хлопоты оказались безрезультатными. В том же году Патриарх
Тихон поручил одному из своих сотрудников передать за границу
указ о назначении митрополита Платона (Рождественского) управляющим
Северо-Американскими приходами. У того, однако, не было возможности
это осуществить, и он обратился за помощью к Ивану Васильевичу,
который в свою очередь обратился к знакомому сотруднику Чехословацкой
миссии с просьбой переслать письмо и указ Патриарха профессору
Новгородцеву, чтобы тот переслал его в Америку. Сотрудник миссии
поначалу отказался, сказав, что в политические дела они не вмешиваются,
но поскольку Иван Васильевич настаивал, попросил разрешения прочитать
пересылаемый документ, а прочитав и увидев, что это всего лишь
официальный указ, согласился его переслать.
10 декабря 1924 года Иван Васильевич
был арестован и заключен в тюрьму ОГПУ в Москве. С этого времени
закончилась его деятельность на поприще изучения церковной истории
и преподавания патрологии – он сам стал участником этой истории
и своим личным примером должен был явить тот высокий образ христианских
подвижников – святых отцов, учителей веры и мучеников, коими Святая
Церковь утверждалась и прославлялась на протяжении веков.
Сразу же после ареста его допросил
начальник 6-го отделения секретного отдела ОГПУ Тучков.
– Что вы можете показать о списках
архиереев, составленных с целью учета высланных и заключенных
советской властью?
– Списки в одном экземпляре я получил
от лица, назвать которое не желаю. Списки были написаны от руки
чернилами на листе бумаги. Получил я эти списки с месяц тому назад.
– Где вы получали списки?
– Получил я их на своей квартире,
продержав их недели две, передал другому лицу, фамилию которого
назвать также не желаю.
– Кому вы показывали эти списки
и на какой предмет?
– Списков я не показывал, а только
один раз приходил к Патриарху Тихону осведомиться о некоторых
епископах, о их фамилиях.
– Что вам на это ответил Патриарх
Тихон?
– Он ответил, что фамилий этих епископов
он не знает.
– О каких именно епископах вы интересовались
у Патриарха Тихона?
– Теперь не припомню.
– Как часто и по какому поводу вы
бываете в Чехословацкой миссии?
– В Чехословацкой миссии в течение
лета я был несколько раз, последнее мое посещение состоялось в
ноябре месяце сего года. Ходил я туда по своему личному делу –
по поводу получения визы на лечение в Карлсбаде.
– Велся ли у вас разговор с Чехословацкой
миссией о вышеупомянутых списках?
– Такого разговора не велось.
– Велся ли разговор об этих списках
с гражданином Тьеваром?
– Разговор с Тьеваром об этих списках
был, но не в специальной по этому поводу беседе.
– Сколько раз вы с Тьеваром говорили
об этих списках?
– Возможно, несколько раз.
– Давали ли вы Тьевару поручения
о дополнении списков и их уточнении?
– Возможно, и давал, но точно не
помню.
– Посылали ли вы письмо митрополиту
Петру с просьбой дать вам сведения о епископате?
– Да, посылал, но ответа не получал.
Следователь попросил профессора
дать объяснения по поводу своего отношения к советской власти.
Иван Васильевич на это ответил: «Я, как христианин, не сочувствую
в современном порядке вещей антирелигиозному и аморальному уклону;
последний может отчасти вытекает из первого. Кроме этого, в советском
государстве мне не нравится отсутствие некоторых институтов, имеющихся
в других государствах, как-то: свободы слова, неприкосновенности
личности и так далее; вообще, я принципиальный противник какой
бы то ни было диктатуры. Я считаю, что для разрешения социальных
проблем метод эволюции предпочтителен методу революции и что задачи
социалистической революции были бы вернее разрешены первым путем.
В общем же я безусловно подчиняюсь советской власти».
Объясняя, каким образом велась работа
над уточнениями сведений, касающихся современного положения архиереев,
Иван Васильевич сказал: «Я имею основание думать, что если бы
вопрос о подготовке встал бы перед Патриархом, то обратились бы
и ко мне, как к одному из немногих оставшихся в живых профессоров
академии. Мне казалось, что для работы Собора по ликвидации обновленческого
раскола и информации его же о взаимоотношениях Церкви и государства
такой список мог быть полезен. Для составления сведений по существу
последней графы, а также для получения сведений, в целях пополнения
и поправок списка вообще, я обращался к некоторым знакомым, в
том числе к Антону Максимовичу Тьевару, моему бывшему ученику,
которого я знал как преданного делу Церкви, интересующегося текущей
церковной жизнью и богословской наукой... Тьевара я просил пособирать,
при случае, сведения по существу списка, что последним было исполнено
в очень небольшой степени и ограничивалось передачей нужных сведений
на словах. Главным образом, список составлялся только мной, по
личным сведениям, из прессы, в порядке частной информации от некоторых
лиц, припомнить которых затрудняюсь, так как сведения эти слагались
у меня в голове в течение нескольких лет...»
В конце декабря 1924 года следователь
вновь допросил профессора и среди других вопросов спросил:
– Что вы говорили... относительно
способа пересылки списков на Вселенский Собор?
– Я предполагал, что меня может
командировать Патриарх на Вселенский Собор в качестве специалиста
богослова, и эти списки мне были бы нужны в качестве материалов,
форма использования их для меня была не ясна. Если бы интересы
Церкви того потребовали, я бы на Вселенском Соборе огласил списки
полностью.
– Сообщите фамилию лица, которому
вы передали на сохранение списки?
– Нет, не скажу.
После некоторого перерыва, уже после
смерти Патриарха Тихона, когда Местоблюстителем стал митрополит
Петр (Полянский), в конце апреля 1925 года допросы возобновились.
– Вы сможете поручиться, что составленные
вами списки правильны? – спросил следователь Ивана Васильевича.
– Нет, поручиться не могу, так как
списки мною не закончены. Мое намерение было составить их как
можно точнее. Это было необходимо, чтобы не ввести в заблуждение
Вселенский Собор.
– Сознаете вы то, что, думая оглашать
за границей списки епископата, подчеркивая в списке епископов
арестованных, сосланных советской властью, не давая объяснений,
почему это произошло, вы тем самым вызывали враждебное отношение
к советской власти со стороны капиталистических государств?
– Я это думал делать в интересах
Церкви; как это могли истолковать гражданские власти капиталистических
государств, это меня не касалось. Я лично думаю, что официальные
акты правительства, судебные и другие, компрометировать власть
не могут. Я думаю, что закон не налагает обязанности на граждан
умалчивать об этих актах.
27 апреля Ивану Васильевичу было
предъявлено обвинение в том, что он «виновен в сношениях с представителями
иностранных государств с целью вызова со стороны последних интервенции
по отношению к советской власти, для каковой цели Поповым давалась
последним явно ложная и неправильная информация о гонениях со
стороны советской власти... Церкви и епископата».
На обороте текста обвинительного
заключения Иван Васильевич написал: «С формулировкой обвинения
не согласен. Возражения свои изложу после того, как мне дана будет
возможность прочесть формулировку предъявленных статей в кодексе
законов».
19 июня 1925 года Особое Совещание
при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к трем годам заключения,
и он был отправлен в Соловецкий концлагерь. Туда же был отправлен
и его ученик Антоний Тьевар.
Свидетель пребывания Ивана Васильевича
на Соловках протоиерей Михаил Польский писал о нем: «Иван Васильевич
был учителем школы грамотности при Соловецком лагере... Говорить
об учено-богословской работе Ивана Васильевича Попова – особая
отдельная задача. Во всяком случае, в России патрология как наука
впервые создана им... Характеризуя его ученость, архиепископ Иларион
(Троицкий) говорил: “Если бы, отцы и братия, все наши с вами знания
сложить вместе, то это будет ничто пред знаниями Ивана Васильевича”»
[3].
Профессор Иван Васильевич Попов
был автором текста обращения православных епископов к правительству
СССР, известного как «Памятная записка Соловецких епископов»,
которое, после обсуждения заключенных в Соловецком концлагере
архиереев, приняло свой окончательный вид. В этом обращении подробно
описывались идейные различия между идеологией коммунизма, принятой
государством за религиозную доктрину, и церковным мировоззрением,
а также суть сложившихся на тот момент отношений между Церковью
и государством; в нем намечались общие принципы взаимоотношений
между Церковью и государством, основанные на признании закона
об отделении Церкви от государства и принципах лояльного отношения
Церкви к государству. В этом обращении, в частности, говорилось:
«Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать,
что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям
и что нет другой страны, в которой она бы пользовалась столь полной
свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая
может быть внушена только или лицемерием, или сервилизмом, или
полным равнодушием к судьбам религии, заслуживающим безграничное
осуждение в ее служителях... Свое собственное отношение к государственной
власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении
в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится
к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия
в деяниях, направленных к этой цели; она никогда не призывает
к оружию и политической борьбе; она повинуется всем законам и
распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить
в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные
ей конституцией, и не может стать слугой государства...
В Республике всякий гражданин, не
пораженный в политических правах, призывается к участию в законодательстве
и управлении страной, в организации правительства и влиянию, в
законом установленной форме, на его состав... Церковь вторглась
бы в гражданское управление, если бы, отказавшись от открытого
обсуждения вопросов политических, стала влиять на направление
дел путем пастырского воздействия на отдельных лиц, внушая им
либо полное уклонение от политической деятельности, либо определенную
программу таковой, призывая к вступлению в одни политические партии
и к борьбе с другими. У каждого верующего есть свой ум и своя
совесть, которые должны указывать ему наилучший путь к устроению
государства. Отнюдь не отказывая вопрошающим в религиозной оценке
мероприятий, сталкивающихся с христианским вероучением, нравственностью
и дисциплиной, в вопросах чисто политических и гражданских Церковь
не связывает их свободы, внушая им лишь общие принципы нравственности,
призывая их добросовестно выполнять свои обязанности, действовать
в интересах общего блага, не с малодушной целью угождать силе,
а по сознанию справедливости и общественной пользы...
Если предложения Церкви будут признаны
приемлемыми, она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть.
Если ходатайство будет отклонено, она готова на материальные лишения,
которым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в
целости внешней организации заключается ее сила, а в единении
веры и любви преданных ей чад ее, наипаче же возлагает свое упование
на необоримую мощь ее Божественного Основателя и на Его обетование
о неодолимости Его Создания» [4].
Протоиерей Михаил Польский так вспоминал
о том, как на Соловках обсуждалось и принималось это обращение
к правительству: «В день отдания Пасхи, 26 мая / 7 июня 1926 года,
в монастырском кремле Соловецкого острова, в продуктовом складе
лагеря заключенных, собрались по возможности все заключенные здесь
епископы для заслушания доклада другого узника, профессора Московской
Духовной Академии Ивана Васильевича Попова. Складом продуктов
и их раздачей заключенным заведовал игумен из Казани отец Питирим
Крылов, имевший группу сотрудников из духовенства... Отец Питирим
предоставил епископам свое помещение для секретного совещания,
которое и приняло так называемую «Памятную Записку Соловецких
Епископов», должной быть представленной на усмотрение правительства...
Совершенно неожиданно, в неурочное
время лагерь стал обходить для осмотра... начальник всех лагерей
Соловецкого острова... Эйхман со своим штабом. Отец Питирим встретил
его в складе и надеялся, что он не пойдет в комнату его и его
сотрудников, где происходило в это время заседание епископов.
Но начальник решительно подошел к дверям и открыл их. Увидев вместе
большую группу духовенства, он удивился: «Это что за собрание?..»
– «У нас сегодня праздник», – ответил смущенно отец Питирим...
Надо полагать, что начальство вообще было довольно порядком в
складе, и в то время заключенному духовенству позволялось иногда
по праздникам ходить в кладбищенскую церковь преподобного Онуфрия,
открытую для остатка монахов, рабочих-специалистов, временно остававшихся
еще на пепелище своего монастыря. Потом эта поблажка была уничтожена
и все вольнонаемные монахи были удалены из лагеря, и последний
их храм закрыт...
Иван Васильевич Попов, благочестивый
старец-аскет, профессор святоотеческой литературы, автор ценнейших
печатных трудов, при составлении «Записки» руководился указаниями
старшего среди архиереев на Соловках архиепископа Евгения (Зернова).
С ним он по преимуществу совещался, но до общего собрания епископов
читал «Записку» и небольшой группе епископов и духовенства, подвергая
ее многосторонней критике...» [5]
4 ноября 1927 года Особое Совещание
при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к трем годам ссылки,
и он был отправлен в ссылку на реку Обь, под Сургут.
«Первое время, – писал о нем протоиерей
Михаил, – квартирные условия были плохие, и он не имел возможности
заниматься своими учеными трудами, а собирал и сушил грибы, которые
посылал своим друзьям в центр России, откуда получал посылки.
Через несколько месяцев он был переведен в другое место, и там
ему было лучше жить. С ним жил ссыльный епископ Онуфрий (Гагалюк),
относившийся к нему с особенной любовью. Здесь Иван Васильевич
трудился над сочинением о святителе Григории Нисском» [6].
Находясь в ссылке, Иван Васильевич
наладил переписку с находившимся в этих местах Местоблюстителем
Патриаршего Престола митрополитом Петром (Полянским), которого
он давно и хорошо знал. Через Ивана Васильевича заместитель Местоблюстителя
митрополит Сергий (Страгородский) посылал деньги для митрополита
Петра. Пересылая их, Иван Васильевич никогда не говорил, от кого
эти деньги, но однажды все же написал, что эти денежные переводы
от митрополита Сергия. Местоблюститель счел невозможным получать
помощь от своего заместителя через посредника и отписал Ивану
Васильевичу, чтобы тот сообщил митрополиту, что денег присылать
больше не нужно, он ни в чем не нуждается.
11 декабря 1930 года истек срок
ссылки, но Ивану Васильевичу выехать не разрешили. В конце декабря
против него было затеяно новое дело. 8 февраля 1931 года Особое
Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к лишению
права проживания в ряде областей и краев России, с прикреплением
к определенному месту жительства сроком на три года, и в тот же
день он был вновь арестован и заключен в тюрьму в Сургуте по обвинению
в проведении антисоветской агитации. «Пока я сидел в Сургутском
арестном доме, – писал Иван Васильевич, – в Сургуте была арестована
группа крестьян-переселенцев с обвинением по ст. 58 п. 11 (организация...
с целью свержения советской власти в Сургуте), к которой я был
причислен... С ними в марте был отправлен в Тобольскую тюрьму,
все лето шло следствие, в конце сентября оно было закончено, и
недели через две я был освобожден из тюрьмы и получил три года
ссылки в Самарово Тобольской области...» Затем местом жительства
Ивана Васильевича стало село Реполово Тюменской области.
После 1927 года, когда была опубликована
декларация митрополита Сергия (Страгородского), гонения на Церковь
не только не уменьшились, но еще более ужесточились, так что у
многих церковных людей осталось горькое чувство напрасности этой
жертвы, и само это публичное заявление со временем все более стало
восприниматься как лицемерие, вынуждаемое всего лишь личными обстоятельствами
митрополита. Находились, однако, люди, которые всецело разделяли
необходимость написания подобной декларации и считали, что нужно
идти на любое унижение и ложь ради физического сохранения церковной
организации. Бывший секретарь Святейшего Синода Михаил Гребинский,
хорошо знавший митрополита Сергия и профессора Ивана Васильевича
Попова, писал последнему, что он совершенно и безоговорочно согласен
с декларацией, так как, благодаря ей, Церковь получает возможность
сохраниться физически. Но для Ивана Васильевича было неприемлемо
лукавство, какую бы оно «благую» цель ни преследовало, и он ответил
Гребинскому довольно резко, написав: «Его поступок неизвинителен,
и его не могут оправдать никакие выгоды. Его позорная и бесстыдная
ложь, явная для всякой тумбы, которая торчит на улице, наносит
такой моральный ущерб самому существу дела, который не может быть
вознагражден никакими внешними приобретениями. Ослаба, про которую
вы пишете, во-первых, совершенно ничтожна по сравнению с нанесенным
вредом и, во-вторых, явилась «не потому», а «несмотря на то».
Я не знаю, в какую форму выльется моя оппозиция, но вопрос об
отношении к С. для меня совершенно ясен» [7].
Хотя письмо это было личным, Гребинский
сделал из него в нескольких экземплярах выписки и стал их рассылать
людям, несогласным с позицией Ивана Васильевича, в частности,
он послал такие выписки митрополиту Сергию (Страгородскому) и
архиепископу Ставропольскому Серафиму (Мещерякову). Один из экземпляров
выписки был обнаружен у Гребинского во время обыска сотрудниками
ОГПУ, и, хотя по выписке нельзя было понять, кому принадлежало
письмо, Гребинский рассказал, что его автором является Иван Васильевич
Попов. Впоследствии следователи весьма пристрастно допрашивали
Ивана Васильевича об этом письме.
Вернувшись из ссылки в 1934 году,
Иван Васильевич поселился в Люберцах под Москвой и восстановил
связи с оставшимися в живых знакомыми и учениками по академии.
Встречи чаще всего происходили на квартире архиепископа Варфоломея
(Ремова), который приглашал к себе некоторых архиереев, приезжавших
на сессии Синода. В июне 1934 года Иван Васильевич встретился
здесь с митрополитом Арсением (Стадницким) и архиепископом Николаем
(Добронравовым), с ними же он виделся и при обсуждении церковных
вопросов в сентябре 1934 года. В феврале 1935 года на одной из
встреч присутствовал митрополит Анатолий (Грисюк).
По показаниям, данным на следствии
арестованным архиепископом Варфоломеем, на этих встречах «говорили
о том, что Русская Церковь гибнет. Архиепископ Николай (Добронравов)
возмущался поведением митрополита Сергия, который, вместо того
чтобы, как это подобает главе Церкви, защищать ее интересы, ведет
соглашательскую линию в отношении советской власти и тем самым
способствует гибели Церкви. Собеседники были согласны с таким
положением, выдвинутым архиепископом Николаем. В беседе выяснилось,
что Попов переписывался с митрополитом Арсением и посылал ему
письма в Ташкент, подписывая их, по конспиративным соображениям,
как племянник».
По одному делу с архиепископом Варфоломеем
в феврале 1935 года было арестовано двадцать два человека. 21
февраля 1935 года, вскоре после встречи с архиереями, был арестован
и Иван Васильевич. 26 февраля следователь допросил профессора.
– Где состоялась встреча с митрополитом
Арсением в 1934 году?
– Я был у него на даче в Пушкино.
– Я имею в виду другую встречу с
Арсением.
– Другая встреча имела место на
квартире архиепископа Ремова во Всехсвятском осенью 1934 года.
– Кто там был еще?
– Помимо митрополита Арсения, архиепископа
Варфоломея и меня, там был еще архиепископ Николай.
– Предшествовала ли этой встрече
предварительная договоренность?
– Да, предшествовала.
– Какие вопросы тогда и в 1935 году
на этих встречах обсуждались?
– Вопросов никаких не обсуждалось,
были разговоры чисто житейские.
– Вновь настаиваю на правдивых ответах.
Я располагаю данными, что эти встречи были по своему характеру
совещаниями, на которых обсуждалось положение Церкви в СССР.
– Я это отрицаю.
– Как же вы это отрицаете, когда
на этих совещаниях, участником которых вы являетесь, всеми присутствующими
констатировалась гибельность для Церкви линии, проводимой митрополитом
Сергием.
– Я повторяю, что этих вопросов
мы не касались.
 На
этом допросы были окончены. 26 апреля 1935 года Особое Совещание
при НКВД СССР приговорило Ивана Васильевича Попова к пяти годам
ссылки в Красноярский край.
Через некоторое время Ивана Васильевича
перевели в село Игнатово того же района и поселили в доме пастуха.
Дом состоял из двух половин, Ивану Васильевичу выделили отдельную
комнату, жена хозяина готовила ему пищу. В ссылке у него было
много книг, присланных ему друзьями, так что в какой-то мере он
смог продолжить свои научные занятия. Но началась новая волна
гонений, когда всех ссыльных и находящихся в лагерях по приказанию
Сталина и советского правительства стали вновь арестовывать и
большей частью расстреливать. 9 октября 1937 года был арестован
и заключен в тюрьму в Енисейске и Иван Васильевич Попов.
Был допрошен хозяин дома, в котором
жил профессор. Он показал: «Припоминаю такой разговор Попова,
что «советская власть с крестьян-колхозников налоги берет разными
платежами, что раньше этого не было». Он еще много таких контрреволюционных
слов говорил, всего сейчас не припомнишь, и многое я у него не
понял, так как немного недослышу».
12 октября следователь допросил
Ивана Васильевича.
– Кого из знакомых вы имеете за
границей, назовите их имена, фамилии и адреса.
– Из знакомых за границей, например
в Париже, проживает мой бывший товарищ по академии митрополит
Евлогий (Георгиевский), Иван Александрович Ильин, бывший профессор
Московской Духовной Академии, проживает в Швейцарии, а Павел Иванович
Новгородцев в Праге. Связи с ними я никакой не имею.
– Откуда вы знаете указанных лиц,
адреса, место нахождения?
– О месте нахождения Новгородцева
и Ильина мне кто-то сообщал или же я слышал еще в Москве, сейчас
точно не помню. Что касается митрополита Евлогия (Георгиевского),
я знал из переписки, которую он вел с митрополитом Сергием, заместителем
местоблюстителя патриаршего престола; с Сергием я знаком по академии,
в то время он был профессором Духовной Академии, а затем инспектором.
Кроме того, я виделся с ним в 1934 году в Москве.
– Разговоры проходили у вас на политические
темы?
– Разговоры проходили о нашей прежней
работе, учебе, весь разговор был воспоминанием из жизни академии,
был и разговор относительно экспедиции на Северный полюс. По этому
вопросу был разговор и с Виоловичем: я говорил, что «полету экспедиции
на северный полюс слишком много уделяют внимания в газетах, пишут
все одно и то же, так что становится скучно читать».
– Следствие располагает материалами,
что вы совместно с Виоловичем проводили агитацию контрреволюционного
содержания по вопросу стахановских методов труда. Расскажите следствию
об этом.
– Стахановскими методами труда я
никогда не интересовался, так как это от моих интересов далеко,
и читать и разговаривать об этом мне скучно; я занимаюсь наукой
отвлеченного порядка.
– Следствие требует от вас дать
по этому вопросу правдивые показания.
– Я говорю только правду и добавить
ничего другого не могу.
– Следствием установлено, что вы
высказывали контрреволюционные взгляды по вопросу новой конституции,
в частности о репрессиях. Расскажите, как это было.
– В отношении новой конституции
я говорил, что наравне с утверждением конституции должен измениться
и уголовный кодекс в сторону смягчения репрессий, что конституция
в данный момент выполняется частично, полностью в действие по
всем статьям не применена. По национальному вопросу я говорил,
что имеются изменения в части развития национальной культуры;
что касается контрреволюционной агитации, ее я не проводил.
– Свидетельскими показаниями Павловой
и других установлено, что вы выражали недовольство политикой ВКП(б)
и советской власти, что якобы в Советском Союзе насильно уничтожают
религию. Подтверждаете это?
– Не помню, в какое время и где,
но я говорил, что религия в Советском Союзе поставлена в очень
тяжелое положение, что много имеется еще религиозных людей, которые
бы желали молиться в церкви, но ввиду больших налогов они открыть
церковь не в состоянии; других каких-либо разговоров контрреволюционного
содержания я не вел.
– Были ли разговоры по вопросу безработицы
и что на сей счет вы высказывали?
– Да, разговор о безработице был,
я говорил лично о себе, что, вернувшись в 1934 году из ссылки,
я продолжительное время не мог найти себе работу и что впоследствии
устроился на работу, и то с большим перерывом, такое же положение
может случиться и после освобождения из ссылки и сейчас; относительно
вообще безработицы в Советском Союзе я не говорил.
– Следствие располагает материалами,
что вы высказывали пошлые клеветнические слова по адресу руководителей
партии и советского правительства. Скажите, чем это было вызвано.
– Не помню таких разговоров, возможно,
что-нибудь в отношении зажима критики я говорил, о которой за
последнее время много пишется в газетах.
– Следствие настаивает на том, чтобы
вы дали откровенные показания по поводу клеветы на руководителей
партии и советского правительства.
– Я сказал, что подобных разговоров
сейчас не помню и ничего по этому вопросу пояснить не могу.
– Следствием установлено, что вы
по поводу последнего процесса над восемью фашистскими шпионами
высказывали сожаление о них, говорили о неустойчивости и немонолитности
партии ВКП(б).
– Разговор по поводу расстрела этой
восьмерки был, но жалеть я их не жалел; что касается неустойчивости
и немонолитности партии, это действительно так, поскольку в партии
образовались три фракции: троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы; ясно,
что при таких разногласиях партия не может быть монолитной.
6 ноября следователь, оканчивая
дело, снова вызвал Ивана Васильевича на допрос и спросил:
– Вы работали в Духовной Академии
и готовили кадры священников?
– Да, на протяжении тридцати лет
моей службы в Духовной Академии я в основном готовил и воспитывал
священнослужителей, так как и цель Духовной Академии была направлена
на выпуск епископов и священников.
2 декабря была устроена очная ставка
со лжесвидетелем, который подтвердил все данные им ранее показания,
после чего следователь спросил профессора:
– Вы подтверждаете показания свидетеля?..
– Нет, показания... я не подтверждаю
и виновным себе не признаю.
Когда свидетеля увели, следователь
еще раз спросил Ивана Васильевича:
– Признаете ли вы себя виновным
в предъявленном вам обвинении?
– Виновным себя в предъявленном
обвинении... которое зачитано мне в постановлении, не признаю.
3 декабря 1937 года следствие было
закончено. В Енисейской тюрьме Иван Васильевич встретил день своего
рождения.
5 февраля 1938 года тройка НКВД
приговорила Ивана Васильевича к расстрелу. Иван Васильевич Попов
был расстрелян 8 февраля 1938 года в 9 часов вечера, в канун празднования
памяти вселенского учителя святителя Иоанна Златоустого, имя которого,
по-видимому, он и носил.
Один из очевидцев жизни мученика
в соловецком узилище писал о нем: «В светском звании Иван Васильевич
был истинным монахом, безбрачным и девственником, смиренным тружеником,
воздержником в пищи и питии, благоговейным молитвенником к Богу.
Сему все знавшие его – свидетели. Имея дар благодати Божией –
«слово знания» (1 Кор. 12:8), он трудами удесятерил талант, послужил
им Церкви с великой пользой и прославил ее своей мученической
кончиной» [8].
Определением Святейшего Патриарха
и Священного Синода от 30 июля 2003 года Иоанн Попов включен в
Собор новомучеников и исповедников Российских.
Память мученика Иоанна (Попова)
Святая Церковь празднует 26 января (8 февраля), а также в день
памяти Собора Новомучеников и Исповедников Российских ХХ века.
Составитель
игумен Дамаскин (Орловский)
1. Примечания: Богословские Труды. Сборник 30. 1990. К.Е.Скурат.
«Патрологические труды профессора МДА И.В.Попова». С. 83-116.
2. Сергей Волков. Возле монастырских стен. М., 2000. С. 106-108.
3. Протопресвитер М.Польский. Новые мученики Российские. Джорданвилл,
1949. Т. 1. С. 201-202.
4. Там же. С. 177.
5. М. И. Одинцов. Русские патриархи ХХ столетия. М., 1999. С.
229-230, 233, 236.
6. Там же. С. 164-165.
7. Там же. С. 200.
8. Архив УФСБ РФ по Екатеринбургской обл. Арх. № П-36640. Л. 38.
9. Протопресвитер М.Польский. Новые мученики Российские. Джорданвилл,
1949. Т. 1. С. 202.
Источники:
Сергий Голубцов, протодиакон. Профессура МДА в начале ХХ века.
М., 1999.
Сергий Голубцов, протодиакон. Профессура МДА в сетях Гулага и
ЧеКа. М., 1999.
ЦИАМ. Ф. 229, д. 5166.
Архив УФСБ РФ по Екатеринбургской обл. Арх. № П-36640.
ЦА ФСБ РФ. Арх. № 40838.
Архив УФСБ РФ по Красноярскому краю. Арх. № П-18234.
   
Журнал
"Реутов православный". Выпуск №1 (7), посвященный Мученику
Иоанну (Попову):
СОЛОВЕЦКАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ ЕПИСКОПОВ
СВЯТИТЕЛЬ ИОАНН ЗЛАТОУСТ И ЕГО ВРАГИ. СОЧИНЕНИЕ ПОПОВА И.В.
|
